Оставляю просьбу вселенной: поехать на фестиваль deltebre dansa. Мне очень нужно, мироздание.

@темы: Слова в никуда

---

Я подняла взгляд от книги и напоролась на её глаза - огромные, наполненные потусторонним безумием, которое горело черным на её бледном лице. У нее были короткие волосы, оттеняющие её бледность, квадратный, почти мужской подбородок и тонкие пальцы - странное сочетание. Одной рукой она держала скрипку, а второй прикрывала дочери глаза.

@темы: из наблюдений

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Открыла книгу наугад.

-Но что же мы будем делать Дон Хуан?

Он прокрутил головой с подчеркнутым недоверием.

-Пиши!

Хватит мне прокрастинировать. Пора читать Кастанеду и творить.

---

Есть одна женщина с чёрными волосами, которая держит в руках своё сердце. В её крови течёт солнце и она прожила долгую и отчаянную жизнь.

Я валялась перед ней, запутавшись в своих волосах и цветастых юбках, захлёбываясь своей кровью и бессилием. Жалкое зрелище, но она не отвернулась, а напоила меня своим своим солнцем. И тогда я сказала ей то, что видела: что она сильная и живёт так, как нужно жить, нараспашку, отдавая себя людям. Она умеет защищать себя. Она умеет видеть в людях свет. В ней живёт любовь.

Женщина прятала глаза.

-Это неправда. Люди всегда делали мне больно, и я не могла закрыться от них.

Она помогла мне подняться и обняла.

-Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо.

Для таких людей хочется вырезать руны или плести ловцы снов. Наверное, я так и сделаю, и однажды напишу про неё историю.

@темы: из наблюдений

---

Боже мой, как смешно.

У меня был летающий конь и я таскала славных воинов в Вальгаллу, рабочие будни валькирии, а вот кто-то в офисе сидит, у меня хотя бы пивного пауза нет. Грех жаловаться. И быть валькирией, собственно, прекрасно,ветер в ушах,пляски на столах, особо пьяные воины подстолами.Таскала-таскала я мертвых людей, делала так,чтобы им весело и радостно было в Вальгалле, да только глядите, сама сдохла.

Ха-ха-ха! Смотрите, руки синюшные, а зубы гнилые.

Коня я потеряла, доспехи пропила, меч проспорилаТройну,осталась ни с чем и сама валяюсь на поле.

Господи, люди, да разуйте глаза, я мертвая, почему вы ждете, что я буду с вами пировать и откуда-то вас спасать? Калена стрела венчала и что там дальше в песне, все, я увольняюсь, выхожу на законный посмертный отдых и пенсию. Помимо меня ещё одиннадцать таких же у Фрейи имеются, подменить смогут. А у меня все прекрасно, только подзаебалась чуток. Свалю на Гавайи, пожалуй, к знойным аборигенским женщинам.

@темы: Слова в никуда

---

Я стояла недвижным манекеном за стеклом, в которое пялились двое. Была ночь, хотя у меня не было глаз, чтобы понять это, и было холодно, хотя я была мертва. У меня не было одежды, не было лица, мои руки валялись внизу, у моих ног. Кто-то аккуратно положил мои кисти рядом с моими ногами, чтобы мне было легче дотянуться. Но во мне не было горячей крови, чтобы согнуть пластиковое тело, и не было живого сердца, чтобы разогнать жар по закоченевшим ногам.

Двое смеялись и шли дальше по улице: я завистливо глядела им вслед.
Я стучалась в стеклянные двери, до тех пор, пока мои руки не треснули запястьях и не сломались. Двери не открывались, а из зеркал на меня смотрело моё же мёртвое лицо из белого пластика. И тогда я заставляла себя смеятся себе же в ответ, и разбивала обломками рук зеркала: за ними были кирпичные стены. А когда одно зеркало не разбилось, я оказалась в тесной витрине, так близко от ночной улицы.

Хорошо, что у манекенов не рисуют лиц. Я бы расплакалась, будь у меня глазницы.

Мимо шёл клоун в красном плаще, он хохотнул, увидя меня, сделал стойку на руках и смешно махнул ногами. Он умел заговаривать раны, проклинать богов и находить людей в городском месиве. Он любил теряться в толпе и прятаться на кирпичных стенах, чтобы собирать сплетни мегаполиса.

-Постой. Научи меня улыбаться.

И тогда он поднял с асфальта гвоздь, распорол себе ладонь и нарисовал кровью улыбку на моём лице без глаз.

Мимо шёл человек с головой ворона. Он прожил тысячу лет и был мудрым, как камни, и он любил пить коньяк в угловом кафе. Он любил смотреть, как перекрещиваются две улицы, как смешиваются жизнь и смерть, и любил погружать перья в этот тёмный поток. На его перьях огненным было выжжено слово, на языке, который никто не знал.

-Постой. Научи меня говорить.

И тогда он поднял крыло, рассёк мою пластиковую гортань и заставил слова бежать из открытой раны.

Мимо шёл скрипач, который потерял своё лицо. В его сердце всегда играла музыка, он любил пыльный город и умел слушать его голоса. Он был глупым, но верил в свою свободу и умел зажигать огни своей музыкой. Жаль только: был глупым и потерял своё лицо в одном из диких танцев под деревьями.

-Постой. Научи меня любить.

И тогда он засмеялся, взял свою скрипку и начал играть, но у меня не было ушей, чтобы его услышать.

Музыкант плюнул, обернулся через левое плечо и стал огненной птицей, которая растворилась в тёмно-синем городе.

---

Я пишу сюда, чтобы не забыть.

Привет, меня зовут Сигрун.
Я люблю ночную Москву и странные места, где осыпается штукатурка со стен, потому что это красиво. Мне нравятся холодные сумерки, шоколадное мороженое, этническая музыка, мёртвые здания, долгие дороги, запах мокрого асфальта. Люблю ходить ночами по рельсам, благо, живу рядом с путями. Люблю забираться на крыши, смотреть, как светает небо, слушать истории, в которых спрятан чуть больше, чем кажется на первый взгляд. Люблю танцевать, вернее, не могу жить без танцев. Танцевать с огнём среди темноты, особенно в нужных местах. Под живую музыку: тогда можно сочетать свою душу с душой музыканта. Люблю авангардное искусство, магический реализм, но вообще мечтала стать космонавтом и изучать физику, чтобы открывать новые планеты. К (счастью?) продала свою душу филологии и заплатила полным отсутствием понимания точных наук.

Люблю зажигать костры и плутать в лесах. Стопить по осенней дороге, так, чтобы куда глаза глядят, пить ром с людьми, которых никогда больше не увижу, слушать их истории. Люблю рисовать. Засыпать в тесных квартирах по утрам на полу, потому что мест нет, и потому что люди гворили и пели всю ночь. Люблю забираться с ногами на стулья, когда мне интересно, и из-за этого на меня неодобрительно смотрят преподаватели. Люблю искать магические несоответствия в нашей реальности - маленькие подсказки к тому, чего не должно быть.

Так вот.

Тук-тук, путник, если добрёл до моих камней и моих рун, напиши, что любишь. Или что не любишь.

Мне интересно, а ещё хочу, чтобы здесь осталась память о тебе.

---

Цитируя всяких великих Кейт: "Есть такой чувак, Кандинский"... Так вот, он есть, и помимо странных картин он писал странные стихи.

Позже

Я найду тебя на глубокой высоте. Там, где гладкое колет. Там, где острое не

режет. Ты держишь кольцо в левой руке. Я держу кольцо в правой руке. Никто не

видит цепи. Но эти кольца - крайние звенья цепи.

---

У меня в руках синяя птица, если раздвинуть ей на груди перья, можно увидеть зеркальное сердце. Птица замкнута на себя и не хочет петь, потому что она разучилась мыслить. Я посажу её на золотую ветку яблони и расскажу о камнях, но птица посмотрит на меня глупым зеркальным глазом и засмеётся.

Рассказы о камнях не интересны. Жаль, что у меня нет других.

Камни - моих дорог и моих снов, они помнят людей, которые по ним ходили и слова, которые они слышали. Вообще-то это долгие истории, но моя птица не дослушала и улетела прочь. Ей скучно.

Жаль.

В этом мире торгуют жалостью: взамен просят любовь.

Особо умелые торговцы делают так, что им платят и тем, и другим. Они остаются в беспрекословном плюсе и уходят, оставив дураков с открытым ртом меж прилавков. Особо умелые карманники крадут и то, и другое, но проблема в том, что они не могут взять много. Умелые фокусники пляшут на площади, кинув под ноги зрителям расшатанную коробку: подайте, люди добрые, любовь и жалость. Помогите бродячим артистам, а взамен получите фокус. Распишитесь в получении, поставьте фамилию и дату, возьмите коробочку. Не задерживайтесь, граждане, тут очередь.
Мой фокус - синяя птица с зеркальным сердцем. Я глажу её сияющие пёрышки и думаю, что мне пора домой, всё равно я уже потратила все свои сбережения. На этой ярмарке мне нечего больше делать.

@темы: Моя Дорога

---

Самый странный сентябрь. Я люблю осень и мёртвые деревья, и всегда видела цвет в их смерти. Сейчас почему-то не так. По улицам жутко ходить, всё - выцвело в серое месиво, мне страшно. Очень страшно и холодно, как будто я иду по своим кошмарам, абсолютно одна в дурманном мире, в который попала случайно. Небо раньше переливалось свинцовыми разводами, чаровало своей угрюмостью, а сейчас неба - нет. Есть серая хмарь, которая пожирает мои глаза, и глаза всех прохожих: вместо их зрачков серые дыры.
Страшно, страшно.
Иду наощупь сквозь серую толпу, слепо спускаюсь в метро: здесь, под землёй, жарко и душно, и тоже серо: люди принесли части хмари с собой. "Это всё сон, сон, сон, не верь, тебя здесь нет...."
-Есть, - успехается мужчина с серыми провалами зрачков. На нём старый пиджак и пивной живот вываливается из ремня.

-Да сколько можно бегать? - в меня врезается женщина в бежевом пальто, чуть не роняет из рук лаковый клатч, и успевает ловко его перехватить замшевыми пальцами. Я не сразу понимаю что с ней, и почему я вижу только ярко-красный рот: она неумело накрасилась. Золотые тени на веках и белёсые волосы, почти белые, нет, сер...

Страшно, люди-декорации с серыми глазами.

Можно спрятаться, да: в самые яркие одежды, сто слоёв свитеров и широких юбок, и фенечки, да, как в дурацкие четырнадцать лет, заковать себя в цветастые латы! Свитер: жёлто-зелёный, джинсы-клёши, пончо - крылья одной маленькой девочки, которая жила в другом мире и не могла ходить. Заворачиваюсь в крылья этой патлатой колясницы и думаю, что у неё все было просто, и она никогда не видела серых людей, а потому и была очень глупой.

В волосах тоже можно прятаться.
Пальцы прячу в длинных руавах и за яркой зажигалкой.

Правда, сигарета загорается серым.

@темы: Моя Дорога

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

-Где я? - спросил всадник, вглядываясь в полутёмный лес.

-В Нигде-то! Нигде-то! - засмеялся маленький индеец, и приплясывая, попросил у него сигарету.

Вокруг костра рассказывали сказки, виднелось кривое кольцо горящих угольков в руках у курящих, и постепенно светало. Белый ветер рассказывал историю о глазах океана, а я сидел и чувствовал, как пялится мне в спину лес своим единственным глазом. Вместо зрачка у него мятый бубенец.

А потом я встал, отряхнул с крыльев дурно пахнущую гниль и замкнул танец, неуклюже взмахивая крыльями. Я был стар, мои ноги плохо держали меня, перья цепллись по земле, и круг вышел кривоватым - но костёр принял его, и приняли те, кто сидел вокруг.

Такое уж это место: принимает таким, какой ты есть.
Если бы я мог, я бы улыбнулся, но я был птицей с костяным клювом.

-Лес забрал у меня скрипку и мой голос, оставив вместо него свист пищуги. Так я стал птицей...

-Сказка про огонь, который стал солнцем...

-Я хотела стать морем.

Я рассказываю сказку о девочке, которая встретила чудовище, но не рассказываю им конец: слишком тепло здесь, в оранжевом свете. Не рассказать историю полностью - не значит соврать, верно?

Он привык к дороге, собирал в когтистые пальцы истории и песни.

Так было у Уальда: тот, кто смотрит на людей, как на источник вдохновения, не может принять их и полюбить.

В белом шатре уютно и безопасно, так здорово: чувствуешь, что рядом есть люди. Вместе плели эту страну, вместе сидели у костра, надо же, уютно.

-каждый человек, который работает на сцене, выворачивается наизнанку. Правда, его могут проигнорировать, не понять - но такова уж плата...

Странный разговор в белом шатре.

Я подарила танец тёмому лесу, а он засмеялся, заухал, замахал ветвями: "Купилась..." Отдала то, что было, ради интересного образа, поверила, поверила, глупая! Он рассыпал моё тело сухим мхом: нет меня! А вот танец - остался.

---

Стимпанк. Век Разума.

История о неудачах, ошибках и о том, что нельзя позволять идее захватывать разум.
Кажется, я играла маньяка. Итак, немного скомканная история Ирины Салтыковой

Я училась на последнем курсе Смольного, изучала литературу, философию, историю, меня учили танцевать, правильно кланяться, улыбаться на торжественных приёмах и ненавязчиво расспрашивать людей о том, что интересно было властям. Я умирала: мой имплант сердца, старый образец, уже не справлялся с нагрузкой; а просить папеньку сменить его я не могла: мы были не богаты. И я улыбалась ему, и говорила, что мечтаю работать у него в газете, и делала замечания безбашенной Вике, которая со своей лёгочной недостаточностью не думала о своём здоровье практически никогда. Вместе с Катей Салтыковой и Женей была негласным лидером Любовников Смерти, мы, художники, поэты, писатели, музыканты, которые носят в волосах белый или красный цветок.
И я мечтала об отмене максим: я мечтала разрушить это блестящее общество, где не замечали одних и склонялись в почтительных поклонах перед другими, где всё решали деньги и количество камней на отворотах сюртуков.
Я ненавидела это общество.
Я ненавидела улыбаться незнакомым дамам и говорить об искусстве и погоде: прекрасные темы, чтобы не задеть ничьи чувства! От насмешливого шёпота раскалывалась голова: он слишком резко высказывается! У неё уродливая шляпка! Он так некрасиво танцует! Меня пригласили на закрытый вечер в Вене – сопровождать Марию Павловну, и я помню завистливые взгляды сокурсниц: чему тут завидовать? Какая честь, толкаться среди одинаковых лиц, и смотреть, как остальные танцуют – а я стояла в стороне и держала сумочки и веера дам. Какой позор! Через силу улыбалась и давала отказ за отказом, потому что мне нельзя было танцевать, из-за проклятого механического сердца! И всё-таки это произошло: князь Владимир насильно увлёк меня в круг танцующих, и – всего полкруга, как я начала задыхаться, и мир вокруг закономерно потемнел, я ткнулась в его плечо с золотыми эполетами: потрясающий дебют молодой смолянки в высшем обществе! Когда меня довели до зрительского круга, я сбежала на полутёмные улицы Вены, от своего позора и от своей зависти. Как мне хотелось танцевать! Почему судьба наградила меня этим уродливым комком из железа и шестерёнок?!

Тёмный венский вечер закончился яркой вспышкой: на званом вечере взорвалось… бомба? Не пострадал никто, кроме Эрика Гайста, я видела, как его уносили прочь без сознания. И ничего не было понятно: кто говорил – покушение, кто говорил – угроза, а кто-то просто утверждал, что это был несчастный случай. Гости быстро разъехались, и я направилась в Санкт-Петербург, отпросившись, наконец, у Марии Павловны.
И я вернулась к нам на Сенную, к камину в доме Кусовой, в круг своих однокурсников и к горячему вкусному чаю, который приходилось выпрашивать за мытую посуду и помощь в готовке еды. Там, у огня, не нужно было натянуто улыбаться и отбирать темы для разговора: мы говорили свободно о том, о чём хотели, и не боялись лишних ушей. Я внимательно слушала и задавала правильные вопросы, чтобы понять, с кем можно поговорить об идеях свободы. И, судя по всему, Агнешка Загурская сидела там с такой же целью: узнать, что думают студенты и найти себе союзников… Осторожно спряталась в темноту, подальше от яркого огненного камина, и учила Петра Столыпина вальсу: единственный раз, где мне пригодились эти треклятые уроки танцев – научить человека трём простым вальсовым шагам…

-И ваше сердце – оно прекрасно, - мы встретились с Алисой Масариковой, матерью Нины Чермаковой, в поезде на Лондон. Она говорила, что любую ситуацию можно решить мирным путём, и говорила, что жалеет любого преступника. Говорила, что нигилизм – это болезнь, но и нигилистов можно понять и принять… Вылечить – однажды.
Смешно, что она говорит такое – мне. Смешно, что она видит красоту там, где её не может быть: в этом уродливом куске металла у меня в груди? Бред!

Я проходила практику в газете, где работал мой папенька, в банке и в жандармерии. Честно сказать, жандармерия – единственное место, где можно провести время хоть с какой-то пользой. Скучающие сыщики вываливают всю информацию сами, нужно лишь притвориться внимательным слушателем – и вот они уже рассказали про дело о вампирах, и о том, что замешаны Батори, и о своих подозрениях насчёт убийства Горчакова…
Горчаков был нигилистом, но никогда не связывался со мной напрямую, передавая послания через Коломбину….

-А вы знаете, что Шерлок – робот? – Пётр вклинивается посреди разговора, но это того стоило. Смотрю на удивлённое лицо Лены Белосельской-Белозёрской, проглатываю улыбку и как можно серьёзнее говорю:
-Конечно. Я только что проходила практику в жандармерии и видела мистера Холмса. Его укусили вампиры…
-Правда? – моя сестра тоже поверила, надо же.
-Да, - авторитетно заявляет Пётр, - зубы вонзились в металл.
-Не может быть! – Анечка Каренина пытается понять, стоит ли верить, а я отворачиваюсь, чтобы никто не заметил, как я смеюсь.
Ради таких моментов и стоило учиться в Университете.

Я потратила пять лет жизни ни на что: литература и философия не могут принести реальной пользы обществу. Мы ходили на экскурсию в психическую больницу Наррентурм – и я думала, что хочу там остаться. Среди безумных людей в уродливых масках, которые прячутся среди каменных стен, да, здесь мне самое место. Нам показывали электрический стул, на котором проводят «гуманные» операции; интересно, выдержит ли механическое сердце удар тока? Сюда прячут даже тех, кто пытался покончить с собой: моя сестра Вика найдёт меня с перерезанными венами, и остаток жизни я проведу здесь… Хотя если кончать с собой – делать так, чтобы не нашёл никто.
Я выхожу из дверей опиумной: мне стыдно из-за того, что я прячусь от своего бессилия в таких местах. Бешено колотится сердце: пропускает удары старый механизм, и от этого голова кружится и очень тяжело дышать. Хватаю под руку Анечку Каренину и увожу её подальше, чтобы никто не видел, как я задыхаюсь. Только что мы сидели и пели песни, рассказывали стихи, хотя я знала, что не имею права сидеть и прятаться в клубах ядовитого дыма.
Моя сестра потрясающе сочиняет стихи. Стыдно, что у меня недостаточно храбрости даже для того, чтобы опубликовать свою новеллу.
Опиум притупляет страх, и я захожу в издательство венского журнала Ver Sacrum. Это почти весело…

-Жакоб, погадаешь мне?
Он уводит меня в комнату с захламленным столом, расчищает место и зажигает фонарь. Пляшут тени по острому лицу: Жакоб улыбается, хотя глаза, две чёрные дыры, его глаза спокойны.
-Что ты хочешь узнать, красавица?
-Найду ли я силы… Сделать то, что должна?
Раскладывает карты, ровный квадрат на жёлтой грязноватой скатерти.
-Учись смотреть в корень… Учись заглядывать под оболочку вещей.

-Моего отца посадили в Наррентурм! Опять! – Нина Чермакова задыхается от быстрого бега, - он невиновен! Почему это место так легко распоряжается жизнью людей?! Его надо уничтожить!
Нина, отчаянная карьеристка, которая с таким блеском в глазах говорила о том, как будет служить императору, это она говорит такое? Вот забавно… Интересно, что выйдет из этого.
-Почему это тебя удивляет, Нина? Только что я была в суде, хочу написать заметку в «Санкт-Петербургские Ведомости». Так вот, они готовы оправдать человека, против которого говорят все улики, лишь потому, что у него есть справка из Наррентурма, что он психически здоров!
-Такого не может быть!
-Может. Это выгодно системе…

Я пыталась заручиться поддержкой поляков: недавно было подавлено польское восстание. Нина всё чаще говорит о радикальных методах борьбы, Пётр путается в мыслях и говорит то одно, то другое, то третье, Женя Боткина перечисляет свои успехи в университете, моя сестра говорит лишь об опере. Чем ближе выпускной, тем яснее: все рассуждения о свободе и максимах были для всех них пустым звуком. Разгорячённые вином, они говорили красивые слова, теперь – думают о том, как бы поскорее влиться в систему и жить по её правилам.
Никому нельзя доверять.

У нас был выпускной, ровно в семь часов вечера. Очередная глупая церемония, которая никому не нужна, фальшивые признания в благодарности, улыбки, радость, напутственные слова… Я волновалась: ровно в семь мне назначила встречу госпожа Бекетова, которая организовывала первую пятёрку нигилистов, и я не могла её пропустить. Залпом выпиваю бокал шампанского, но не чувствую алкоголя, а волнение лишь усилилось: громкие голоса студентов сводят с ума и путают меня в четырёх стенах.
-Ирина Салтыкова? Ирина! У вас подписка на сегодняшний номер!
Меня вылавливает из толпы газетчик, протягивает свежий номер венского журнала Ver Sacrum. С удивлением обнаруживаю на его страницах кусок своей новеллы, маленький, но – первый! Первая публикация!
Вылавливаю кусок тишины среди голосов и кричу:
-Меня опубликовали в Ver Sacrum!!!
И тут же шум сносит меня: меня обнимают, поздравляют и смеются, и говорят, что я непременно достигну славы. Смеюсь в ответ: теперь мне удалось разыграть счастье, и я могу сделать вид, что мне так же весело на этом глупом празднике.
И я почти перестала волноваться из-за встречи с Бекетовой.

Госпожа Бекетова объявила, что не будет нам помогать. Нельзя доверять полякам. Видела справку из Наррентурма на имя Агнешки Загурской: ей тоже промыли мозги. У нас не осталось союзников…

Князь Юрьевский катал всех студентов на дирижабле, по всем трём столицам, трижды делал предложение Гизеле Луизе Австрийской, моей сокурснице. Я смеялась и кричала, что ставлю десять рублей на её согласие, и мне правда было почти весело.
Она не согласилась.

Целовалась с Петром в сумерках: кружило голову от вечерних запахов, и молчал холодный воздух. И, наверно, я была счастлива: потому что не думала, что можно любить человека без сердца.
Но помни, что ему нельзя доверять.
Вокруг слышались шаркающие шаги: нас заметили. «И что?» - тихо спрашивает Пётр, а я смеюсь, вырываюсь и бегу в темноту.
Мне надо убить Агнешку. Теперь она подставит меня, мы слишком о многом с ней говорили… Человеку, который вышел из Наррентурма, доверять нельзя.
Я бегу, и – больно дышать в затянутом корсете.

Мы с Ниной убили председателя комитета Красного Креста.
Она доказала, что готова пойти на всё.
Мы взорвём Наррентурм. Этот символ нашего века, символ максим, стабильности. Мы уничтожим его.

Сыскной отдел вышел на мой след. Фандорина спрашивала, курю ли я, и на мой уклончивый ответ «временами», потащила к госпоже Кони, читать мои мысли с помощью нового гаджета. Как смешно, они говорят о максиме свободы и читают мысли людей против их воли!
Сбежала в кривые переулки. Надо спешить.

-Послушай, я умираю. У меня хроническая болезнь, которую нельзя вылечить. Это бессмысленно.
Мы стоим с Петром на склоне, внизу временами проезжают поезда, наполняют воздух далёким грохотом.
-Сейчас век Разума, - неуверенно говорю я, - всё лечится.
-Только не это. И вообще знаешь, прежде, чем я умру, я хочу что-нибудь разрушить… Знаешь, так легко… Наррентурм, например…
Я замираю. Он говорит мне моими же словами мои мысли: это не может быть случайностью. Он ждёт, когда я расколюсь, когда можно будет сдать меня. Нельзя доверять.
Уничтожить – как можно быстрее.

Дрожащими пальцами затягиваю узлы из украденной верёвки: он мог скоро очнуться. В виски стукает мысль: отступись. Не убивай из-за своих глупых подозрений. У вас может всё быть хорошо: так просто сохранить человеку жизнь, так просто смириться с обществом и быть счастливой с человеком, который – любит? Вспоминаю его странные истории об его болезни, вспоминаю, как мы смотрели на железную дорогу, и он рассказывал мне моими же словами, что скоро умрёт – разве можно такое говорить просто так? Вспоминаю, как он рассказывал о том, что хочет выслужиться, чтобы к его мнению прислушивались чиновники, вспоминаю, как говорил мне среди танцующих людей: «Смотри, даже здесь мы против системы…»
Всё уже зашло слишком далеко, как ты не поняла до этого? Действуй!
Это было легко: он не задавал вопросов, когда мы заходили в дом Коломбины. Я заранее принесла туда тяжёлую бутылку – оглушила ударом по затылку. Очень легко.
Он открывает глаза, и видно, что в его взгляде нет страха. Любуюсь глазами человека, который знает, что скоро умрёт: достойная смерть всегда красива. Мне не хочется объяснять ему, почему так происходит: слова сейчас просто испортят всё, и сделают его смерть некрасивой. Лучше – молчать.
-Ты можешь… не убивать.
Качаю головой. Не могу.
-Ты спрашивал, как я это делаю. Вот так…- показываю ему осколок зеркала, - У каждой дамы есть зеркальце. Зря ты не верил.
Он отворачивается:
-Просто сделай это быстро.
Прекрасно. Каждое слово теперь просто будет унижением мне самой, так что лучше закончить это сейчас. Провожу блестящим стеклом по его шее – вниз струится алая кровь. Почти привычно, и даже – нравится.
Пётр Столыпин закрыл глаза навсегда.
А мне нужно дойти до конца. Любой ценой.

Я сбежала в Лондон, чтобы переждать там некоторое время. Коломбина рассказала обо мне лорду Мелфорду, и мне позволили переждать в лондонском пансионате. Он говорил, что мечтает об обществе без узкого круга людей, в руках которых сосредоточена власть. В его обществе людям будет дан шанс реализовывать свои таланты так, как они этого хотят: каждый будет заниматься тем, чем хочет.
Лорд Мелфорд был вампиром. Они говорили с мистером Хеллером о проблеме «гемоглабинозависимых», и чувствовала себя зрителем в фарсовом театре: они разыгрывали для меня глупую комедию. Знал ли мистер Хеллер?..

-Вы хотите уничтожить Наррентрум просто потому, что скоро умрёте?
-Я хочу умереть с пользой для общества.
-Польза для общества? – насмешливо спрашивает мистер Хеллер, - почему бы вам не улучшать общество, начиная с малого? С одной губернии, например. А ваше сердце можно заменить…
-Это слишком долго. Я всего лишь выпускница Смольного, у меня нет ни возможностей, ни опыта…
-Так найдите их! Долгая жизнь гораздо продуктивнее одной смерти. А вы просто не видите смысла в своей жизни, вот и всё.
Нет. Нет, нет!!!
Он выходит, и через несколько минут возвращается с неким устройством.
-Смотрите. Это гаджет «Второе сердце». Новейшая разработка…
-У меня нет денег.
-Просто так… Не нужно никаких денег. Знайте, я вас не заставляю – вы сами хозяйка своей судьбы…
Молодой учёный, Виктор, смеётся, глядя на меня: он вошёл только что.
Бегу из пансионата… Я зашла слишком далеко.

Завязывались в петли железные дороги: я добиралась до Петербурга. Курила – не чувствовала никотина, задыхалась: сердце пропускало удары. Бросить всё – начать жизнь заново?
-Ира! Ира!!! Всё почти готово, - Нина выныривает из переулков, - Вронский – он на нашей стороне. Он нашёл учёных… Ротшильд оплатил покупку ресурсов, у нас всё получится! Идея прежде всего!
Она исчезает, а я теперь точно знаю: идея прежде всего. Нельзя отступиться от своего пути из-за минутной слабости.

Мы нашли ресурсы. Вронский отправился в Вену, чтобы работать там; мы с Ниной поехали в Лондон к Яну Чермаку, отцу Нины. Она многое про него рассказывала. Цель оправдывает средства, всё ради науки – вот что говорил Чермак, и было ясно: он сделает бомбу. И мы ходили по Лондону и искали добровольцев для эксперимента: «помогите эксперименту над новым имплантом сердца!».
Я украла одежду заключённого Наррентурма у мистера Хеллера: он сам показал мне, где она лежит и рассказал, как ходил на разведку туда. У нас всё получится.

Вронский сказал, что учёные в Вене обманули его.
Ян Чермак не смог изобрести бомбу.
Алиса Масарикова сказала, что её муж работал над созданием гаджета бессмертия: Чермак обманул нас.
Мы так и не сделали ничего, что могло бы изменить мир к лучшему.
Общество рушится: в Вене отрицают Максимы, в России убили императора, и мы оказались непричастны к этим процессам. Вапмиры захватили власть – и давно, и сейчас уже ничего нельзя сделать. Коломбина сказала, что сейчас остаётся одно: выживать и заботиться лишь о том, чтобы тебя не смели с шахматной доски.

Я хотела выйти на улицу и убить столько людей, сколько смогу. Зайти в Наррентурм и уничтожить врачей и пациентов, столько, сколько получится, ведь я ничего не могу сделать в этом мире. Меня схватят – убьют – ведь в России введена смертная казнь, и я наконец закончу свою жизнь.

Моя сестра сбежала в Вену, оставив прощальное письмо. Она цепляется за жизнь – и следует ха своей мечтой – и я не могу не гордиться ей.
Жизнь гораздо продуктивнее смерти, верно говорил мистер Хеллер. Я уже подала заявку в сыскной отдел Вены; Нина – стажёр Скотленд Ярда, и у нас будет доступ ко всей информации. Я добьюсь положения в обществе, найду богатого мужа: мне нужны будут деньги. Не сейчас – через время – у меня будут связи, деньги и опыт – и у меня получится перевернуть этот мир.

@темы: Перекрёсток миров

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

-Твои руки, - хрипела гадалка, - руки... Много линий, ой, много. Ладони человека с тяжёлой судьбой, много мучиться будешь, ой, много...

Он засмеялся, отдёрнул руки и поспешно натянул перчатки. Спичка потухла: в шатре остались двое, скрытые темнотой.

Прозрачный воздух утренних сумерек можно было надломить и раздвинуть в стороны, как хрупкий фарфор.
Разъедутся в стороны изрисованные стены, ржавые рельсы, старые ангары, далёкие гудки машин, редкие облака.

У него лицо птицы.

Она умеет зачаровывать людей. Для этого она делает амулеты: коготь ворона, рябиновая кора, перетёртый тысячелистник, сосновая смола...

Я знаю, что я делаю не так. Я знаю, что иначе не выйдет.
И начался день.

@темы: Моя Дорога

---

Там стоял дом, в три этажа, обшитый старым пандусом. Он был обнесён дешёвым сетчатым забором: хозяева не боялись незваных гостей, потому что в конуре без привязи дремали собаки с широкими сильными лапами. Охотничьи собаки с короткой чёрной шерстью.

Там стоял дом: посреди синего леса, который звенел от серебра: от лунного света, хотя небо было затянуто тучами. И деревья - высокие сосны, чёрными прямыми полосами, вертикально вверх, выше, выше, по синему.

Люди спят в трёхэтажном доме спокойно.

А меня заметили собаки.

В их крови была волчья кровь: не бывает таких лап у собачьих. Молча, по волчьи, понеслись вдоль сетчатого забора - и блестела в лунном свете короткая шерсть.
А я кричала. Они вцепились в брюшину: острыми зубами, которыми так хорошо разрывать дичь. И было не больно, потому что я не слышала своего крика и знала: спящие люди не проснутся.
Вгрызались всё глубже, а я гладила их загривки пальцами и, кажется, смеялась.

Чавкает на клыках чёрно-красная слизь.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра