История о неудачах, ошибках и о том, что нельзя позволять идее захватывать разум.
Кажется, я играла маньяка. Итак, немного скомканная история Ирины Салтыковой
И я мечтала об отмене максим: я мечтала разрушить это блестящее общество, где не замечали одних и склонялись в почтительных поклонах перед другими, где всё решали деньги и количество камней на отворотах сюртуков.
Я ненавидела это общество.
Я ненавидела улыбаться незнакомым дамам и говорить об искусстве и погоде: прекрасные темы, чтобы не задеть ничьи чувства! От насмешливого шёпота раскалывалась голова: он слишком резко высказывается! У неё уродливая шляпка! Он так некрасиво танцует! Меня пригласили на закрытый вечер в Вене – сопровождать Марию Павловну, и я помню завистливые взгляды сокурсниц: чему тут завидовать? Какая честь, толкаться среди одинаковых лиц, и смотреть, как остальные танцуют – а я стояла в стороне и держала сумочки и веера дам. Какой позор! Через силу улыбалась и давала отказ за отказом, потому что мне нельзя было танцевать, из-за проклятого механического сердца! И всё-таки это произошло: князь Владимир насильно увлёк меня в круг танцующих, и – всего полкруга, как я начала задыхаться, и мир вокруг закономерно потемнел, я ткнулась в его плечо с золотыми эполетами: потрясающий дебют молодой смолянки в высшем обществе! Когда меня довели до зрительского круга, я сбежала на полутёмные улицы Вены, от своего позора и от своей зависти. Как мне хотелось танцевать! Почему судьба наградила меня этим уродливым комком из железа и шестерёнок?!
Тёмный венский вечер закончился яркой вспышкой: на званом вечере взорвалось… бомба? Не пострадал никто, кроме Эрика Гайста, я видела, как его уносили прочь без сознания. И ничего не было понятно: кто говорил – покушение, кто говорил – угроза, а кто-то просто утверждал, что это был несчастный случай. Гости быстро разъехались, и я направилась в Санкт-Петербург, отпросившись, наконец, у Марии Павловны.
И я вернулась к нам на Сенную, к камину в доме Кусовой, в круг своих однокурсников и к горячему вкусному чаю, который приходилось выпрашивать за мытую посуду и помощь в готовке еды. Там, у огня, не нужно было натянуто улыбаться и отбирать темы для разговора: мы говорили свободно о том, о чём хотели, и не боялись лишних ушей. Я внимательно слушала и задавала правильные вопросы, чтобы понять, с кем можно поговорить об идеях свободы. И, судя по всему, Агнешка Загурская сидела там с такой же целью: узнать, что думают студенты и найти себе союзников… Осторожно спряталась в темноту, подальше от яркого огненного камина, и учила Петра Столыпина вальсу: единственный раз, где мне пригодились эти треклятые уроки танцев – научить человека трём простым вальсовым шагам…
-И ваше сердце – оно прекрасно, - мы встретились с Алисой Масариковой, матерью Нины Чермаковой, в поезде на Лондон. Она говорила, что любую ситуацию можно решить мирным путём, и говорила, что жалеет любого преступника. Говорила, что нигилизм – это болезнь, но и нигилистов можно понять и принять… Вылечить – однажды.
Смешно, что она говорит такое – мне. Смешно, что она видит красоту там, где её не может быть: в этом уродливом куске металла у меня в груди? Бред!
Я проходила практику в газете, где работал мой папенька, в банке и в жандармерии. Честно сказать, жандармерия – единственное место, где можно провести время хоть с какой-то пользой. Скучающие сыщики вываливают всю информацию сами, нужно лишь притвориться внимательным слушателем – и вот они уже рассказали про дело о вампирах, и о том, что замешаны Батори, и о своих подозрениях насчёт убийства Горчакова…
Горчаков был нигилистом, но никогда не связывался со мной напрямую, передавая послания через Коломбину….
-А вы знаете, что Шерлок – робот? – Пётр вклинивается посреди разговора, но это того стоило. Смотрю на удивлённое лицо Лены Белосельской-Белозёрской, проглатываю улыбку и как можно серьёзнее говорю:
-Конечно. Я только что проходила практику в жандармерии и видела мистера Холмса. Его укусили вампиры…
-Правда? – моя сестра тоже поверила, надо же.
-Да, - авторитетно заявляет Пётр, - зубы вонзились в металл.
-Не может быть! – Анечка Каренина пытается понять, стоит ли верить, а я отворачиваюсь, чтобы никто не заметил, как я смеюсь.
Ради таких моментов и стоило учиться в Университете.
Я потратила пять лет жизни ни на что: литература и философия не могут принести реальной пользы обществу. Мы ходили на экскурсию в психическую больницу Наррентурм – и я думала, что хочу там остаться. Среди безумных людей в уродливых масках, которые прячутся среди каменных стен, да, здесь мне самое место. Нам показывали электрический стул, на котором проводят «гуманные» операции; интересно, выдержит ли механическое сердце удар тока? Сюда прячут даже тех, кто пытался покончить с собой: моя сестра Вика найдёт меня с перерезанными венами, и остаток жизни я проведу здесь… Хотя если кончать с собой – делать так, чтобы не нашёл никто.
Я выхожу из дверей опиумной: мне стыдно из-за того, что я прячусь от своего бессилия в таких местах. Бешено колотится сердце: пропускает удары старый механизм, и от этого голова кружится и очень тяжело дышать. Хватаю под руку Анечку Каренину и увожу её подальше, чтобы никто не видел, как я задыхаюсь. Только что мы сидели и пели песни, рассказывали стихи, хотя я знала, что не имею права сидеть и прятаться в клубах ядовитого дыма.
Моя сестра потрясающе сочиняет стихи. Стыдно, что у меня недостаточно храбрости даже для того, чтобы опубликовать свою новеллу.
Опиум притупляет страх, и я захожу в издательство венского журнала Ver Sacrum. Это почти весело…
-Жакоб, погадаешь мне?
Он уводит меня в комнату с захламленным столом, расчищает место и зажигает фонарь. Пляшут тени по острому лицу: Жакоб улыбается, хотя глаза, две чёрные дыры, его глаза спокойны.
-Что ты хочешь узнать, красавица?
-Найду ли я силы… Сделать то, что должна?
Раскладывает карты, ровный квадрат на жёлтой грязноватой скатерти.
-Учись смотреть в корень… Учись заглядывать под оболочку вещей.
-Моего отца посадили в Наррентурм! Опять! – Нина Чермакова задыхается от быстрого бега, - он невиновен! Почему это место так легко распоряжается жизнью людей?! Его надо уничтожить!
Нина, отчаянная карьеристка, которая с таким блеском в глазах говорила о том, как будет служить императору, это она говорит такое? Вот забавно… Интересно, что выйдет из этого.
-Почему это тебя удивляет, Нина? Только что я была в суде, хочу написать заметку в «Санкт-Петербургские Ведомости». Так вот, они готовы оправдать человека, против которого говорят все улики, лишь потому, что у него есть справка из Наррентурма, что он психически здоров!
-Такого не может быть!
-Может. Это выгодно системе…
Я пыталась заручиться поддержкой поляков: недавно было подавлено польское восстание. Нина всё чаще говорит о радикальных методах борьбы, Пётр путается в мыслях и говорит то одно, то другое, то третье, Женя Боткина перечисляет свои успехи в университете, моя сестра говорит лишь об опере. Чем ближе выпускной, тем яснее: все рассуждения о свободе и максимах были для всех них пустым звуком. Разгорячённые вином, они говорили красивые слова, теперь – думают о том, как бы поскорее влиться в систему и жить по её правилам.
Никому нельзя доверять.
У нас был выпускной, ровно в семь часов вечера. Очередная глупая церемония, которая никому не нужна, фальшивые признания в благодарности, улыбки, радость, напутственные слова… Я волновалась: ровно в семь мне назначила встречу госпожа Бекетова, которая организовывала первую пятёрку нигилистов, и я не могла её пропустить. Залпом выпиваю бокал шампанского, но не чувствую алкоголя, а волнение лишь усилилось: громкие голоса студентов сводят с ума и путают меня в четырёх стенах.
-Ирина Салтыкова? Ирина! У вас подписка на сегодняшний номер!
Меня вылавливает из толпы газетчик, протягивает свежий номер венского журнала Ver Sacrum. С удивлением обнаруживаю на его страницах кусок своей новеллы, маленький, но – первый! Первая публикация!
Вылавливаю кусок тишины среди голосов и кричу:
-Меня опубликовали в Ver Sacrum!!!
И тут же шум сносит меня: меня обнимают, поздравляют и смеются, и говорят, что я непременно достигну славы. Смеюсь в ответ: теперь мне удалось разыграть счастье, и я могу сделать вид, что мне так же весело на этом глупом празднике.
И я почти перестала волноваться из-за встречи с Бекетовой.
Госпожа Бекетова объявила, что не будет нам помогать. Нельзя доверять полякам. Видела справку из Наррентурма на имя Агнешки Загурской: ей тоже промыли мозги. У нас не осталось союзников…
Князь Юрьевский катал всех студентов на дирижабле, по всем трём столицам, трижды делал предложение Гизеле Луизе Австрийской, моей сокурснице. Я смеялась и кричала, что ставлю десять рублей на её согласие, и мне правда было почти весело.
Она не согласилась.
Целовалась с Петром в сумерках: кружило голову от вечерних запахов, и молчал холодный воздух. И, наверно, я была счастлива: потому что не думала, что можно любить человека без сердца.
Но помни, что ему нельзя доверять.
Вокруг слышались шаркающие шаги: нас заметили. «И что?» - тихо спрашивает Пётр, а я смеюсь, вырываюсь и бегу в темноту.
Мне надо убить Агнешку. Теперь она подставит меня, мы слишком о многом с ней говорили… Человеку, который вышел из Наррентурма, доверять нельзя.
Я бегу, и – больно дышать в затянутом корсете.
Мы с Ниной убили председателя комитета Красного Креста.
Она доказала, что готова пойти на всё.
Мы взорвём Наррентурм. Этот символ нашего века, символ максим, стабильности. Мы уничтожим его.
Сыскной отдел вышел на мой след. Фандорина спрашивала, курю ли я, и на мой уклончивый ответ «временами», потащила к госпоже Кони, читать мои мысли с помощью нового гаджета. Как смешно, они говорят о максиме свободы и читают мысли людей против их воли!
Сбежала в кривые переулки. Надо спешить.
-Послушай, я умираю. У меня хроническая болезнь, которую нельзя вылечить. Это бессмысленно.
Мы стоим с Петром на склоне, внизу временами проезжают поезда, наполняют воздух далёким грохотом.
-Сейчас век Разума, - неуверенно говорю я, - всё лечится.
-Только не это. И вообще знаешь, прежде, чем я умру, я хочу что-нибудь разрушить… Знаешь, так легко… Наррентурм, например…
Я замираю. Он говорит мне моими же словами мои мысли: это не может быть случайностью. Он ждёт, когда я расколюсь, когда можно будет сдать меня. Нельзя доверять.
Уничтожить – как можно быстрее.
Дрожащими пальцами затягиваю узлы из украденной верёвки: он мог скоро очнуться. В виски стукает мысль: отступись. Не убивай из-за своих глупых подозрений. У вас может всё быть хорошо: так просто сохранить человеку жизнь, так просто смириться с обществом и быть счастливой с человеком, который – любит? Вспоминаю его странные истории об его болезни, вспоминаю, как мы смотрели на железную дорогу, и он рассказывал мне моими же словами, что скоро умрёт – разве можно такое говорить просто так? Вспоминаю, как он рассказывал о том, что хочет выслужиться, чтобы к его мнению прислушивались чиновники, вспоминаю, как говорил мне среди танцующих людей: «Смотри, даже здесь мы против системы…»
Всё уже зашло слишком далеко, как ты не поняла до этого? Действуй!
Это было легко: он не задавал вопросов, когда мы заходили в дом Коломбины. Я заранее принесла туда тяжёлую бутылку – оглушила ударом по затылку. Очень легко.
Он открывает глаза, и видно, что в его взгляде нет страха. Любуюсь глазами человека, который знает, что скоро умрёт: достойная смерть всегда красива. Мне не хочется объяснять ему, почему так происходит: слова сейчас просто испортят всё, и сделают его смерть некрасивой. Лучше – молчать.
-Ты можешь… не убивать.
Качаю головой. Не могу.
-Ты спрашивал, как я это делаю. Вот так…- показываю ему осколок зеркала, - У каждой дамы есть зеркальце. Зря ты не верил.
Он отворачивается:
-Просто сделай это быстро.
Прекрасно. Каждое слово теперь просто будет унижением мне самой, так что лучше закончить это сейчас. Провожу блестящим стеклом по его шее – вниз струится алая кровь. Почти привычно, и даже – нравится.
Пётр Столыпин закрыл глаза навсегда.
А мне нужно дойти до конца. Любой ценой.
Я сбежала в Лондон, чтобы переждать там некоторое время. Коломбина рассказала обо мне лорду Мелфорду, и мне позволили переждать в лондонском пансионате. Он говорил, что мечтает об обществе без узкого круга людей, в руках которых сосредоточена власть. В его обществе людям будет дан шанс реализовывать свои таланты так, как они этого хотят: каждый будет заниматься тем, чем хочет.
Лорд Мелфорд был вампиром. Они говорили с мистером Хеллером о проблеме «гемоглабинозависимых», и чувствовала себя зрителем в фарсовом театре: они разыгрывали для меня глупую комедию. Знал ли мистер Хеллер?..
-Вы хотите уничтожить Наррентрум просто потому, что скоро умрёте?
-Я хочу умереть с пользой для общества.
-Польза для общества? – насмешливо спрашивает мистер Хеллер, - почему бы вам не улучшать общество, начиная с малого? С одной губернии, например. А ваше сердце можно заменить…
-Это слишком долго. Я всего лишь выпускница Смольного, у меня нет ни возможностей, ни опыта…
-Так найдите их! Долгая жизнь гораздо продуктивнее одной смерти. А вы просто не видите смысла в своей жизни, вот и всё.
Нет. Нет, нет!!!
Он выходит, и через несколько минут возвращается с неким устройством.
-Смотрите. Это гаджет «Второе сердце». Новейшая разработка…
-У меня нет денег.
-Просто так… Не нужно никаких денег. Знайте, я вас не заставляю – вы сами хозяйка своей судьбы…
Молодой учёный, Виктор, смеётся, глядя на меня: он вошёл только что.
Бегу из пансионата… Я зашла слишком далеко.
Завязывались в петли железные дороги: я добиралась до Петербурга. Курила – не чувствовала никотина, задыхалась: сердце пропускало удары. Бросить всё – начать жизнь заново?
-Ира! Ира!!! Всё почти готово, - Нина выныривает из переулков, - Вронский – он на нашей стороне. Он нашёл учёных… Ротшильд оплатил покупку ресурсов, у нас всё получится! Идея прежде всего!
Она исчезает, а я теперь точно знаю: идея прежде всего. Нельзя отступиться от своего пути из-за минутной слабости.
Мы нашли ресурсы. Вронский отправился в Вену, чтобы работать там; мы с Ниной поехали в Лондон к Яну Чермаку, отцу Нины. Она многое про него рассказывала. Цель оправдывает средства, всё ради науки – вот что говорил Чермак, и было ясно: он сделает бомбу. И мы ходили по Лондону и искали добровольцев для эксперимента: «помогите эксперименту над новым имплантом сердца!».
Я украла одежду заключённого Наррентурма у мистера Хеллера: он сам показал мне, где она лежит и рассказал, как ходил на разведку туда. У нас всё получится.
Вронский сказал, что учёные в Вене обманули его.
Ян Чермак не смог изобрести бомбу.
Алиса Масарикова сказала, что её муж работал над созданием гаджета бессмертия: Чермак обманул нас.
Мы так и не сделали ничего, что могло бы изменить мир к лучшему.
Общество рушится: в Вене отрицают Максимы, в России убили императора, и мы оказались непричастны к этим процессам. Вапмиры захватили власть – и давно, и сейчас уже ничего нельзя сделать. Коломбина сказала, что сейчас остаётся одно: выживать и заботиться лишь о том, чтобы тебя не смели с шахматной доски.
Я хотела выйти на улицу и убить столько людей, сколько смогу. Зайти в Наррентурм и уничтожить врачей и пациентов, столько, сколько получится, ведь я ничего не могу сделать в этом мире. Меня схватят – убьют – ведь в России введена смертная казнь, и я наконец закончу свою жизнь.
Моя сестра сбежала в Вену, оставив прощальное письмо. Она цепляется за жизнь – и следует ха своей мечтой – и я не могу не гордиться ей.
Жизнь гораздо продуктивнее смерти, верно говорил мистер Хеллер. Я уже подала заявку в сыскной отдел Вены; Нина – стажёр Скотленд Ярда, и у нас будет доступ ко всей информации. Я добьюсь положения в обществе, найду богатого мужа: мне нужны будут деньги. Не сейчас – через время – у меня будут связи, деньги и опыт – и у меня получится перевернуть этот мир.