Открываю глаза, удивляясь, почему это не болит тело после похмелья. Видимо, патлатый Марк, старый товарищ, который любезно делает скидки в «Трёх Колёсах», на этот раз был в ударе и не мешал палёный алкоголь. Или я вырубилась до того, как началась основная пьянка. Интересно, куда меня занесло, если это явно не моя конура. Осторожно поворачиваюсь на бок и тыкаюсь носом в пыльный плед, а чуть дальше вижу тёмный затылок какого-то парня. Ты лежишь на кушетке, Кейт. Парень сидит на полу. Том? Не самая лучшая компания, но хоть не одна на незнакомой хате.
-Привет, - разлепляю губы и пытаюсь придать своему голосу бодрость. Надо же, как хорошо. Я даже не хриплю, как сорокалетний алкаш.
-Привет, - он оборачивается, и я вижу, что это никакой не Том. Хорошо, что я одета ещё (весело, видно, вчера было), и хорошо, что он похож на дружбанов Тома – байкерская жилетка с нашитыми крыльями, какие-то феньки и драные джинсы. Значит, я более-менее у своих. Интересно, у кого это.
-Не знаю, - пожимает плечами он и отворачивается.
То есть как?! Сажусь, собираю мысли в кучку и пытаюсь вспомнить. «Три колеса». Том. Мы пили. Я вышла в сортир. Доза. Кстати, если ничего не болит, прошло часов семь. Кстати, мои вещи…
Сверху накатывается топот бегущих ног и вопли «Где мы?», но я нашла свой рюкзак – значит всё в порядке. Открываю.
ГДЕ МОЙ СКЕТЧБУК?!
Хотя похуй, это плевать, ГДЕ МЕТ?!
Срываюсь с места, расталкиваю какие-то туши, которые заползли в комнату и вылетаю за дверь. Мимоходом отмечаю, что я бухала с очень крутыми ребятами: три этажа, комнаты, потолки под два метра, всё обшито деревом – сосной, кажется, но ГДЕ МЕТ.
Выворачиваю ящики, забираюсь под кровати, распахиваю двери и – внезапно:
-Спокойно. Я тут хозяин, выиграл бабки… Устраиваю вписки для всех – чего тут такого? Ну, снял дом…
-С заколоченными окнами?! – насмешливо перебивает его второй, белобрысый парень с огромным рюкзаком.
-Ну да, почему нет? – всё так же лениво продолжает первый, с длинными чёрными патлами. Я внутренне содрогаюсь от его лица: он не стар, но опалён желчью, чёрные пряди, которые падают на узкий лоб, несимметричные, жуткие глаза.. Но рубашка у него хорошая, определённо, из дорогой чёрной ткани, и наверняка сшита на заказ.
-Я у тебя не вписывалась! – мрачно заявляю я, - я вообще тебя в первый раз вижу.
-Вписывалась, - он пожимает плечами, будто это непреложная истина, - тут все такие. Я рад любым гостям, и мне плевать, кто вы.
Он легко выходит из комнаты, а я стою, чувствуя себя полной дурой. Чтобы я вписывалась у такого надутого индюка?!
-Вурст,- между тем парень с рюкзаком подал голос, - а тебя как звать?
-Кейт. Кто этот… уёбок? – не могу подобрать более подходящее слово, уж извиняй, Вурст.
-Сальватор. Хозяин здешний, - парень чешет голову и внезапно предлагает: - хошь конфету?
Хочу, почему нет. Парень явно автостопщик, с цветастой банданой и какими-то яркими шмотками в сто слоёв, такие любят делиться едой. Почему бы и не взять. А заодно спросить, где он бывал.
-Да везде, колесил по стране, туда-сюда, вписывался, подрабатывал… А ты что как? – у Вурста отвратительный гнусавый голос туповатого подростка, хоть и выглядит он взрослым.
-Художница. Вот скоро у меня выставка будет, посвящённая свободе. Заходи… Припиздинский Дом Искусства.
-Огоо- гнусаво тянет парень, - а в каком стиле рисуешь?
-Я оттолкнулась от старых стилей, - даже с некоторой гордостью говорю я, - но если искать в старых формах.. Орфизм, знаешь что такое? Это если динамику передаёшь в цвете на плоскости. А я добавила музыку, чувства и эмоции, понимаешь? Соединила…
-Ого, значит, и вкус можно почувствовать? Это типа если лизнуть?
-ЧЕГО? – да он охуел что ли?
-Не, ну а чоо… Если эмоции, значит и вкус можно… – тянет он и внезапно протягивает липкий комок фольги: - шоколадку будешь?
Шоколадка откушена и покрыта слюнями. Пиздец.
Неторопливо – а куда спешить? – спускаюсь вниз. Черноволосый Сальватор, в окружении каких-то испуганных баб и неясных парней пытался что-то им втереть, с таким же скучающим видом, как и раньше.
-Ну. Люблю пожить я на широкую ногу, шлюхи, выпивка, кокаин, сами понимаете. Вот и..
-Да, а почему дверь не открывается?!
-Ключи ищите, - устало отмахивается он и спускается ещё на этаж.
Кокаин. Значит…
Кейт, там дверь не открывается.
Сальваторе заходит в пустую комнату – как же удобно – и я быстро хватаю его за грудки. Негромко – чтобы не запалили остальные, шиплю:
-Где. Мой. Мет.
-Ооо – отвечает громко, сволочь, - не знаю я. Делать мне больше нечего, как твоей наркотой ширяться. Посмотри в плафонах и в сортирах.
Точно. Бросаю черноволосого и бегу осматривать сортиры.
Естественно, ничего.
Входная дверь не открывается.
Нас оказалось двадцать три, в дурацком трёхэтажном особняке с замурованными окнами. Кто-то побегал, нашёл ноут, нашёл диск, на котором – послание от организаторов. Вы все умрёте или ещё что – я не уловила, потому что очень хотелось рисовать. Это была боль, зарождающаяся в суставах, отчего они становятся слишком подвижными, но полностью наполненные болью. Затем она перетекала в мышцы наполняя их желчной силой, и тогда – тогда сформировалось единственное желание – нарисовать. Я нарисую то, что…
СКЕТЧБУКА НЕТ!!!
Ношусь по всем этажам в поисках бумаги – любой, чёрт подери! – но слишком громко, видимо, потому что сзади слышится шёпот «ебанутая…» Срать я хотела на их мнение!
Кто-то подсовывает бумагу. На обратной стороне – какой-то печатный текст, но я не читаю, а спешно вожу карандашом по бумаге. Но, как назло, выходит какая-то херь.
-Кейт, - поднимаю голову и встречаюсь взглядом с парнем в мешковатом сером свитере. Его кожа усыпана ржавыми веснушками, а глаза – в тон свитеру, холодного цвета грязи. Кажется, его зовут Курт.
-Мне тут сказали, что ты можешь знать, что это, - он достаёт фантик от конфеты, внутри которого нацарапан рисунок.
-Химическая херота какая-то, - пожимаю плечами и начинаю злиться: какого чёрта он мне мешает рисовать?
-Мне тут сказали, что это обозначение метамфетамина, - его тонкие пальцы ловко прячут бумажку в конфетную коробку. Мгновение сижу, замерев, а потом раскурочиваю коробку и хватаю лиловый фантик. Я поняла, чего мне хочется. Судорожно нюхаю его, но на нём нет ни крупинки. Разочарованно кидаю его и вновь берусь за кисть. Нахуй иди, Ржавый.
-Сидишь ты… - пустым голосом говорит он.
Я ХОЧУ РИСОВАТЬ, УЁБОК! Это и есть свобода, я могу рисовать и я хочу выплёскивать эмоции, и я…
Он уходит, не дослушав.
Рисую.
Входят люди, очередные, мать его, посетители!
-Тут крооовь! – истерично голосит рыжая девица и показывает пальчиком на пол, - откуда?
-Я рисовала и никого не видела, - огрызаюсь я,- чего вам надо?!
Они не слушают и голосят вокруг густого бордового пятна. Кровь и кровь, чего вам?
Вурст подходит и возит в жиже пальцем. Скривляюсь и говорю ему, что это отвратительно. «Гы-гы» - говорит Вурст и тянется испачканным пальцем к моему рисунку.
-СТОЙ, СУКА! – хватаю его запястье и убираю рисунок. Но не аккуратно, и бумажка впечатывается в лужицу чая.
-ГАД!!! – ору и бросаюсь на него с кулаками. Это мои эмоции, сука, пусть и неудачно изображённые, никто не имеет права… Нас растаскивают.
Через пять минут все выходят, потеряв интерес, а Вурст всё ещё возит пальцами по пятну.
-Ты отвратителен, - говорю я ему.
Вурст ржёт и замахивается кулаком.
В комнате никого из тех серьёзных дядек, что проповедуют спокойствие и вежливость, только по углам сидят какие-то мрачные укурки. Поэтому я усмехаюсь и бросаюсь на него.
Вурст оказался очень тяжёлым, и я сразу поняла, насколько он меня сильнее. Он легко валит меня на спину, и ещё чуть-чуть – полностью заблокирует меня, и я не смогу двигаться… А что если он меня поцелует?! Боже… Последним усилием воли переворачиваюсь на живот, чувствую, как он сидит на моей спине и довольно ржёт.
-О да, детка, ты горячая, - похабно голосит он и тут же наклоняется и ЛИЖЕТ меня.
СУКА, ОН ОБЛИЗАЛ МЕНЯ!
Скидываю его с себя и быстро отползаю в сторону. Вурст ходит и размахивает чем-то из своих шмоток, и естественно, ржёт. Боже, какой позор. Какой. Позор.
Сваливаю поскорее оттуда. Нахуй.
Мы сидим в тесной ванной вместе с чумной бабой с синими волосами. По имени Параша. У Параши мой скетчбук, который она почему-то достала из своего рюкзака и запросто отдала мне. У меня в руках – замызганный листочек с кривыми рисунками и странными словами. Один из них поможет тебе, только попроси.
Прекрасно. Отдаю листик Параше и прошу сама знаешь чего.
- Помощь может быть не только в наркотиках, - спокойно говорит она, разглядывая листик, - Может, тебя вытащить хотят. И с чего ты вообще взяла, что тут я нарисована?
На листике – синее пятно, силуэт рыжей девушки, окровавленный глаз и конопатая рука. Полчаса назад я задумчиво вертела эту бумажку, пока не подошла Элен и не подсказала, что это всё зашифрованы люди. Так что я знаю, откуда я взяла это, Синеволосая.
Задумчиво пролистываю скетчбук. В руки падает целлофановый пакетик. Тот самый.
Почти пустой…
Жадно выковыриваю белёсую пыль, втираю её в дёсны, нимало не смущаясь присутствием Параши. Пусть нахуй идет, если не нравится. А отнимать у меня всё равно нечего.
-Наркоманка ёбаная, - спокойно говорит мне девушка, одетая как шлюха.
-Здравствуйте, это художественный центр Припизди, - со страшными помехами говорит мне телефон. До этого связи не было, все быстро забили на попытки дозвониться до кого-то и забросили свои мобильники куда подальше. Через пару часов после того, как я очнулась, все стали судорожно сверять время. Естественно, время у всех было разное.
Их страх пахнет карминно-красным поверх тёмно-серого.
Я рисовала его, когда позвонили мне. Почти равнодушно, ведь я ещё не успела испугаться, как эти нытики, беру трубку, особе ни о чём не думая…
-Так вот, мы хотим сказать, что ваша выставка отменяется. Ваши картины полное гавно! – человек слишком тянет гласную «а» в последнем слове и бросает трубку, прежде, чем я успеваю заорать «СТОЙ!!!».
-Что такое? – лениво спрашивает парень с байкерской жилеткой. Тот, рядом с которым я очнулась. Оказывается, его имя Марк. Теперь мы сидим на холодной лестнице, которая служит нам курилкой, и лениво трепемся на какие-то дурацкие темы. Всем надоело бегать и голосить, так что курящая половина уже давно стянулась в задымлённое белое помещение с деревянной широкой лестницей. Внизу – запертая дверь.
-Мою выставку отменили. Заебись. И вообще, сколько я здесь сижу уже! Я должна встретиться с этим гавнюком Томманом!
-Фигня, - авторитетно заявляет рыжий Игнац, - мне вот звонили и несли такую ахинею… Им нельзя верить.
-Мне мёртвая бабушка звонила, - внезапно говорит молчаливый падре в чёрной сутане. Среди двадцати трёх укурков есть даже один священник. Потрясающе.
-Да-да, - с сомнением бормочу я, - только вот оснований не верить им у меня маловато…
Игнац фыркает и затягивается сигаретой. Ему, похоже, всё по барабану.
Среди двадцати трёх укурков ещё есть щуплый пацан неопределённого возраста с длинными чёрными волосами. Этот – самый укуренный из всех, называет себя эльфом и шляется по холодному полу босиком, облачённый в кожаную хламиду, которую он сшил сам (о чём с гордостью заявил мне). Ролевиков я видела не впервые, в «Трёх Колёсах» часто ошивались такие, так что была не сильно удивлена, хотя босые ноги, собравшие всю грязь пола – зрелище не из приятных. Таким, как он, не хочется доверять.
Но я доверяю.
Боль тупыми толчками заставляет выплёвывать из себя слова – потому что дозы не было, и потому что наркотиков хочется сильнее, чем жить. Эльф задумчиво смотрит сквозь стёкла очков на мою трясущуюся челюсть и терпеливо выслушивает всё, что я ему заливаю. А заливаю я ему про то, что больно, естественно, и про то, что невозможно творить, и что внутри – пустота, и что все мои навыки – ничто, если внутри нет эмоций.
-Это наваждение, Кейт, - говорит он, поправляя очки, - всё вернёт,ся если немного подождать.
-Не вернётся!!! – я валяюсь на полу, потому что пол первым подвернулся под ноги, а потом подвернулся Эльф, и теперь только и остаётся, что говорить, говорить, говорить чёрт побери! Потому что дозы нет, нет, и я знаю, у кого она! У ржавого Курта, блядь, она у него, только хуй он мне даст, потому что жадный пиздюк, а сам ширяется, потому что самому хочется кайфовать, естественно! Этот уёбок спрашивал меня, как втирать в дёсны мет, блядь, а потом валялся с передозом, сука, на втором этаже, захлёбываясь в собственных соплях! А теперь я сама валяюсь на том же сраном этаже, под сраным потолком, который вертится, как чёртова карусель, и пизжу что-то пацану с босыми ногами?!!
-Мет – источник, понимаешь? Я рисую, а мои эмоции хлещут яркими цветами, и я ясно вижу, что надо нарисовать! Это же потрясающе!
-Кейт, не обязательно, - спокойно возражает он, - ведь твоё творчество рождается вне зависимости от веществ, а ты себя загоняешь в рамки, снова и снова, лишаешь свободы…
Нет!!! Не хочу слушать, не хочу!!!!
Лежу, и не могу пошевелить и пальцем. Потому что этот дом высосал меня до дна.
-Хочешь выпить?
-Хочу, - мрачно отвечаю я и хлебаю из узкой фляги. Коньяк обжигает горло и притупляет жажду горького порошка.
-Не думала, что эльфы бухают такие крепкие напитки.
-Ну, мы же играем в лесу, - дружелюбно рассказывает Эльф, который, похоже, готов часами трепаться о своих играх, - у костров холодно, нет-нет, да и хлебнёшь, чтоб повеселее было. Тебе хоть полегчало?
-Угу, - бурчу в ответ, но мне на самом деле приятно. Меня отпаивают коньяком и пытаются вселить надежду. Чужая забота льстит, чёрт подери.
Как я здесь оказалась?
Темно.
Последнее, что помню – бежала.
Убежала – сюда?..
Надо было взять тот чёртов порошок, не было бы так больно!
-Больно… - эхом откликаются впереди, - да… Тебе будет больно, если не выполнишь моих указаний.
Протягиваю руки вперёд, по сторонам – из темноты выступают очертания узкого коридора. Хоть глаз выколи, чёрт побери! Шаг, ещё шаг…
Там впереди что-то… Живое?
Холодно.
Почему я так медленно соображаю?!
ТО, что впереди, смеётся. Хриплый каркающий смех. Надо быть настороже. Кулаки из непослушных ладоней. Вот так – чуть ниже лица, чтобы защититься, при случае.
-Как ощущения, Кейт? – насмешливо спрашивает ОНО, шаркая по полу вокруг меня, - а я знаю, что тебе нужно… А у меня это есть… Знаешь, что это?
Где-то в груди больно стукает: знаю.
-Скажи, что это, Кейт, скажи!
МОЛЧИ, МОЛЧИ, МОЛЧИ, НЕ ПОДДАВАЙСЯ, ТЫ СМОЖЕШЬ, ОНО ПРОВОЦИРУЕТ
Не смогла. Униженно. Пригнув голову:
-Доза.
-Да, - слово расплывается в улыбку совсем рядом. Почти над ухом.
-У меня есть, то что тебе нужно, Кейт… Но просто так я тебе его тебе не дам. Не дам, слышишь?
-Что… я должна сделать?
Надеюсь, мой голос не дрожит.
Надеюсь, оно не видит, что я готова на всё…
-Нарисуй мне…- оно задумывается,- ненависть. Страх. Гордость. Нарисуй… НАРИСУЙ, КЕЙТ – вскрикивает оно перед моим лицом, и за горло хватают железными ногтями. За спиной – стена, и меня держат слишком крепко, чтобы можно было вздохнуть.
Я умру… так?
Не умерла.
Момент – и я в курилке. Сигарета в зубах, на коленях – скетчбук и краски. Так, словно я здесь сидела вечно.
Если не считать того, то меня трясёт.
«Нарисуй мне страх».
Нарисуй, нарисуй, да, я нарисую! Ту черноту и те когти, и невозможность дышать, и немного – лимонно-белого, потому что это цвет порошка…
За вдохновением наступает пустота.
Сижу в пустой комнате и вожу карандашом по белой бумаге. Тонкий графит не оставляет следов, потому что внутри у меня – белая пустота, и невозможно нарисовать – ничего, совсем ничего! А за спиной шепчет чёрная тень: «Нарисуй мне ненависть!»
Нарисуй.
У меня нет ничего, что я могу нарисовать?!
Шорох карандаша скрадывает шаги Курта. Он садится напротив, растекаясь в серый мешок и задаёт банальный вопрос своим отвратительным голосом цвета ржавчины.
-Что с тобой?
Заебись всё, Ржавый. Меня тут чуть не убили и заставляют рисовать то, чего нет. И вообще, пошёл бы ты…
Внезапно понимаю, что говорю вслух совсем не то, и не посылаю его, а вываливаю всё, как есть, начистоту. Мне нужно рисовать. Если не нарисую, меня убьют. Мне нужна ненависть. А сейчас мне всё равно, и рисовать у меня не получается, и дозы нет, а как рисовать, если нет мета?! Когда пробалтываюсь про наркотики, в сердце заползает нехорошая мысль.
Ты ведь знаешь, что сейчас произойдёт, Кейт.
Он улыбается и достаёт пакетик. Кривая улыбка ржавой ящерицы, которая насыпает на узкую ладонь ослепительно белый порошок, так, как ты и ожидала, Кейт, ты же этого хотела? Смотри, смотри на его ухмылку, но не двигайся, он же провоцирует…
Я не выдерживаю, нет, моё тело, сжатое в комок не выдерживает, и летит вперёд, резко распрямив все мышцы. Отдай, Ржавый. Отдай. Он легко уворачивается, а я пытаюсь поймать его ладонь.
-ДАЙ! – Прижимаю его к стенке и хватаю пальцы. Он смеётся, да какая к чёрту разница, если здесь, прямо передо мной ключ к моей следующей картине? Выковыриваю порошок из ладони, неаккуратно запихиваю его в рот, скорее, скорее! Пальцы дрожат и половину просыпаю вниз, половина прилипает к щекам, но на языке уже загорается знакомый вкус. Боль уходит.
-Вот какая твоя свобода, Кейт. Слизывать наркотики с чужих пальцев. Этого ты хотела?
НЕНАВИЖУ ТВОЮ БЛЯДСКУЮ УХМЫЛКУ!
Впечатываю его в стену и ору в его веснушчатое кривое лицо. Хочется плюнуть ему в глаза, но рот забивают громкие слова, которые я не слышу, но знаю точно – я ору их, вот почему он смеётся сейчас своим треклятым равнодушным смехом!
-ТЫ ТАКОЙ ЖЕ КАК Я, НЕ СМЕЙ СМЕЯТЬСЯ НАДО МНОЙ!!!
Его лицо застывает в неподвижно ухмыляющуюся маску с плоскими глазами цвета мышиных спин. Когда у меня заканчиваются силы и я падаю, хватаясь за спасительные соломинки-кисти, он молча встаёт и исчезает. Его умение растворяться в этих стенах здорово пугает. Его спокойный смех мне в лицо, он же знал, знал, что я не ударю, и вообще ничего не сделаю, потому что не могу.
Сука.
Ненавижу.
-Я нарисовала! Нарисовала!
Дрожащими руками протягиваю ему рисунки. Оно ухмыляется, я чувствую своей кожей, на которую давит смеющаяся темнота.
-Прекрасно, прекрасно…
ЗВУК РВУЩЕЙСЯ БУМАГИ.
-Зачем?! Зачем ты рвёшь?! Это же моё… МОИ ЭМОЦИИ, ЗАЧЕМ?!
-Рисуй дальше! Стыд. Любовь. Доверие. Рисуй, слышишь! НУ?!
Я валяюсь на полу и постыдно скулю.
-ТЫ БУДЕШЬ РИСОВАТЬ?
Буду. Потому что впереди – лимонно-белый мет.
Мы сидим в белых стенах курилки. Курим, хотя больше не можем дымить, о чём с кривой ухмылкой сообщает Игнац. Никотин лезет изо всех пор и стекает по волосам на белый лист. Нарисовать…?
-Что ты рисуешь? – спрашивает Марго, когда я начинаю делать лёгкий набросок карандашом.
Марго – врач. Врач со скованными руками, которые у неё воспалились и постоянно кровоточат. У неё чёрные волосы и чёрная одежда. Слишком много чёрного в этих треклятых стенах.
-Волны, - почему бы и не рассказать ей об этом? Может, и поймёт.
-Вся наша долбанная жизнь – волны, понимаешь? Тебя сначала несёт вверх, на пик вдохновения, а потом – хрупкий момент равновесия, а потом ты катишься вниз, всё быстрее и быстрее, понимаешь, врачиха? И снова, покой, только не такой, как наверху, там – он светлый, а здесь он полон гнили и черноты. Сейчас как раз так… Понимаешь?
Она смотрит на меня, казалось бы, удивлённо, но молчит.
-Нарисуйте меня, Кейт, - негромко просит она.
Ого. Не ожидала. Но почему бы и нет, почему бы и нет.
ЗВУК РВУЩЕЙСЯ БУМАГИ.
Оно опять рвёт их. Моё доверие. Любовь. Стыд. Равнодушно сижу на холодном полу, устало задумываясь, зачем это всё? Зачем рисовать дальше, если всё, что ты чувствуешь, лежит обрывками на полу?
-А теперь… Последний выбор, - оно почти танцует вокруг меня, размахивая своей длинной одеждой. Она неприятно касается моей кожи, и тут же – на волосы ложится костистая рука. Почти… ласково.
-В обмен на дозу… Я хочу твои руки.
-Что?!
-Да, руки, - мои ладони берут холодные пальцы, - вот эти твои руки, которыми ты рисуешь… Ведь ты не сможешь рисовать без дозы, верно? Не сможешь…
Рядом сидит Эльф и поит меня коньяком. Сможешь, Кейт. Твои наркотики загоняют тебя в угол, а не дают тебе свободы. Это не источник… К тому же, тебе важнее творить или колоться?
ТВОРИТЬ.
-Нет, - шиплю я через силу. Ни за что. Иди нахуй. Лучше сдохнуть.
-Это можно, - темнота ухмыляется и вдруг исчезает без остатка. Передо мной – человек с белёсыми глазами в длинном чёрном плаще, а в его ладони – порошок. Огромная куча долбанного порошка. Грамм семьдесят.
-А если бы ты выбрала другое, то.. вот что бы тебя ждало, - он отходит в сторону, позволяя видеть то, что находится за его спиной, - тебя бы ждала смерть.
Гильотина.
Свобода!!! Я несусь по комнатам, зажимаю жетон в руке, жетон, который дал мне тот человек, похожий на средневековых алхимиков. Я купила свободу! За руки! За творчество!
Следом несётся Эльф, не слишком понимая, что нужно сделать.
-Что у тебя написано, Кейт?
Свобода.
Адис рассказывает свою историю. Иронично, блядь. Психиатр и наркоманка. Но – таков был уговор – честно рассказываю ему свою жизнь. Единственный метод, который в последнее время работает – ты мне, я тебе. Надеюсь, он не полезет с глупыми советами.
-Нужно просто идти вперёд, Кейт. Просто жить.
-Слишком просто, - усмехаюсь я.
Слишком больно. Хочется сдохнуть, или спрятаться, но когда я выхожу из комнаты, меня хватает под руку Марго.
День важных разговоров с Кейт, чёрт побери.
-Кейт я… сделала кое-что.
Усмехаюсь и говорю ей, что я знаю. Подслушала, когда нас заперли в одной из комнат – Врачиха лежала с горячечным бредом, с воспаленными от наручников руками, и громко бормотала про свою жизнь. Я лежала рядом и от скуки – подслушивала, как Падре, наклонившись почти к самому её уху, улавливает бессвязные слова. История, у неё, кстати, красивая.
Марго ошарашено молчит. Потом спрашивает.
-Это мой выбор, жить или умереть, - сердито говорю я, - моя свобода. И ты ничего не сможешь с этим сделать, потому что я успею быстрее.
Моя судьба. Судьба?.. Надо убегать.
-А вы фаталистка, Кейт? – мягко спрашивает Марго в мою спину.
Что ей сказать?! Что? Надо просто развернуться и убежать в темноту. Пусть она остаётся там со своим жутким бархатным голосом и со своими жуткими вопросами.
Боль не уходила, а выламывала моё тело всё сильнее. Внизу смеялись и трепались, хотя я просила их быть потише. Куда там. Ну и пусть нахуй идут, я лучше порисую наверху. Несмотря на то, что там почти нет света.
Свет падает чётким прямоугольником из двери, и я сажусь, подставив ему белую бумагу. Люблю рисовать так: когда сам ты в тени, а свет выхватывает твой рисунок, будто ты растворяешься, чтобы оставить работу, погружаешься в тьму, чтобы рисунок – горел.
Рядом сидит Натан и рассказывает, как был домохозяйкой. Несколько часов назад его накачали сильным успокаивающим и бросили наверху: Падре и Адис. Голосили, что Натан опасен, ведь он пытался удушить Кристину – о, какой ужас – и его нельзя оставить с людьми. Натан говорил, что Кристина сама попросила, и что он сразу же кинулся за помощью, и хотел помочь, а не… Да какая разница. Он разбил голову Падре, который шёл первым, а Адис скрутил его и накачал лекарством. Я видела это, стояла с фонарём, потому что искала что-то, но решила не ввязываться (не моё дело), хоть и вякала там что-то в его защиту. Зря, наверно, но я же не знала всей ситуации.
-Я не забуду этого, - спокойно говорит Натан, - спасибо.
Ухмыляюсь и рассказываю ему, что нас хотели запереть, врачиха и Синеволосая. Нас – в смысле, меня, его и Курта, мол, слишком мы опасны. Натан многозначительно тянет: «Ммм» и ничего больше. Интересно, о чём может думать такой человек. И о чём он думает сейчас.
Подходит Марго, прижимая забинтованные руки к груди, низко опустив голову, босиком – потому что ей натёрли её красивые туфли на каблуках. Марго носит чёрное – бархатную накидку и платье, и поэтому выплывает из тьмы, как сгустившаяся тень.
-Почему вы душили Кристину, Натан?
Боже. Нашла, что спросить, дура. Натан раздражённо отвечает ей, но Марго по-прежнему вежлива:
-Я не знала этого. Мне рассказали совсем другую историю.
-Интересно, какую, - Натан слегка расслабился и даже захотел продолжить разговор.
Я слушаю в пол-уха , потому что передо мной, в тёплом пламени света мой рисунок становится темнее. Он – часть окружающей темноты посреди моря цвета жжёной сиены, и немного – жёлтого, чтобы было чуть мягче. Я рисую фиолетовым, мешаю его с индиго и серым, и всё это прячу в форму птицы, хотя это вовсе не птица, а человек посреди мира, и линии – почти каждая – замкнутая спираль.
-Что ты рисуешь, Кейт? – вдруг спрашивает Марго. Своим проклятым чёрным голосом.
-А как ты думаешь? – решаю посмеяться над ней и поворачиваю бумагу к ней: - смотри.
-М…Птица? – Ха! Конечно, она видит только то, что снаружи!
-Это одиночество. Хотя каждый должен видеть своё, потому что рисунок передаётся ассоциациями. И если ассоциации художника и зрителя совпадают – они поймут друг друга.
А если смотреть ещё глубже – то мне плохо. Мне просто хуёво, и больно, и вокруг чужие люди, с которыми даже поговорить нормально нельзя. Адис – ледяная кукла. Марго, которая не может выбраться из своей вины. Эльф, который считает себя… мда, эльфом, Натан, которому вообще нельзя доверять, Карл, который ныкается по углам и пырит на всех из-под своих очков, истеричная девица Тина, странная девушка-сердечница, рыжая баба Элен, и куча, куча всех, которые не смыслят ничего в искусстве! И так снисходительно смотрят на меня: да, бывает, у каждого свои закидоны, а ты рисуй, чем бы дитя ни тешилось…
Квадратное жёлтое море замыкает меня в себя, отсекая от Марго с Натаном. Оно проливается в меня, согревает что-то там, внутри, и мне становится чуть проще, боль притупляется, оплавляется в жёлтом потоке, который ограничен жёсткими углами тени. Это хорошо, потому что тьма холодна, и цепляет меня за волосы, и сказать честно – я боюсь её, потому что она всегда – живая и всегда хочет проглотить меня…
А сейчас она выплёвывает из себя Сальваторе. Мрачный человек с чёрными волосами и чёрной одеждой – ещё один живой кусок чёрного, сейчас – пистолет в руке и безумные глаза, в которых – наша смерть. Мы подрываемся на ноги.
-Все вниз, живо! – командует он, поочерёдно наставляя пистолет на нас. Мне больно, но страх сильнее, поэтому точно знаю: надо идти.
-Прошу вас, успокойтесь, - как обычно, негромко говорит Марго, видимо, решив, что она сможет с этим что-то сделать. Идиотка, с таким потоком безумия нельзя сделать ничего.
-Стреляй, - спокойно говорит Натан, становясь под дуло, - а я никуда не пойду.
Выстрел. Кто-то визжит (Марго или я?), а Сальваторе наставляет пистолет мне влицо.
-Живо!
-Марго, пойдём, - шиплю я, хватая (или повиснув?) её руку, тащу вниз, а может, это она меня тащит, потому что я никого не могу никуда тащить, мне бы самой удержаться на ногах.
Все двадцать три укрурка угрюмо стоят в самой большой комнате, а напротив – психующий комок злости и черноты, размахивающий пистолетом. Мне больно и плевать, поэтому смотрю, как остальные истерично хихикают, пытаются успокоить психопата и молчат, молчат, источая вонючий запах страха.
-Падре!!! Вам нужна была исповедь? – отрывисто выкрикивает Сальваторе, - приступайте, прошу!
Падре боится, но идёт вперёд, что-то говоря ему. Наверняка, что-то про «успокойтесь» и всякое такое. Эти говнари хотели запереть меня, а теперь – наслаждайтесь, идиоты, что проглядели настоящего психа, который всех вас перемочит! Уж я-то посмеюсь!
Если тебя убьют, Кейт, тебе больше не будет больно.
Всем на выход!
Машинально переставляю немеющие ноги по направлению к двери. Ночь ждёт меня за порогом и ласково ведёт вперёд, по какому-то убогому газону и дурацким цветам. Нужно искать «место с часами», и сзади кто-то кричит, что нашёл, а я иду вперёд. Сад не очень большой, но чему дальше – тем темнее, луна прячется за ветками, и нихера не видать. В таких местах живут монстры, наверняка же. Может, от меня ничего наконец не останется.
Я догадалась посмотреть на звёзды. Они такие же, как… тогда. Ты же боялась вспоминать, Кейт, иди отсюда нахуй, к людям, иди, НЕ ВСПОМИНАЙ.
А мне плевать уже, ясно? Больно? Похуй. Тело ломит, но похуй, какая к чёрту разница, если… Если всё так. Похуй.
Таинственное место с часами – беседка. На столе – старый циферблат.
Мне плевать.
Вокруг носятся и завывают жуткие твари, просовывающие когтистые лапы внутрь, к нам, сквозь густой плющ беседки. Такие же когти, как у того человека…
Больно.
Плевать.
Холодно.
Нужно рассказать про себя. Про жетон. Первая попытка не удаётся, все начинают истерично орать – и всё заново. Следующая по кругу – я.
-На моём – «Свобода», - больно, но похуй, надо же что-то делать, - всё просто, это – тема моей последней выставки…
Мне смывает волна голосов. Как можно так орать?! Заткнитесь, суки!
-НЕПРАВДА!
-СКАЖИ!
-Кейт!!! – орёт Эльф, - вспомни, что говорила мне, ну же! Это же не правда!
-СВОЛОЧИ!!! – меня срывает, сквозь боль вырывается злость, потому что гады, что вам надо от меня?! И Эльф туда же – какого хуя он сдал меня ИМ?!
-ВЫ ЖЕ ВСЕ ЗНАЕТЕ, ПОЧЕМУ У МЕНЯ НАПИСАНО!!! ВСЕ!!! ЁБАНАЯ НАРКОМАНКА, ДА? Каждый из вас так думает, каждый!! Да, я ширялась, да, потому что это и есть моё творчество, потому что это и есть моя СВОБОДА!!!
Мой крик замирает, и дальше – белое молчание. Волна воплей укатывается обратно, и все боятся нарушить равновесие. Жуткое молчание. Страшно.
-Полагаю, это всё, - с нервным смешком замечает кто-то.
Если бы я могла, я бы тебя убила. Не смей смеяться надо мной, гнида.
Молча забиваюсь куда-то в угол. Всё длится слишком долго, слишком, холод сковывает конечности и притупляет разум. А значит, и боль. Значит…
-Эй, Кейт! – нагло бросает Сальватор, развалившись на стуле, - лови!
У него в руках – шприц с желтоватой жидкостью. Да… Надо успеть!
Сзади – цепкие пальцы–ветки – Параша. Хватает меня и мурлыкает на ухо колыбельную. Я хотя бы раз в жизни слышала их?! Курт отнимает шприц и сливает жидкость в ведро. Глухой стук – ампула следом.
Отпустите меня.
«Иди к нам!!! К НАМ!» - за стенами завывают. Я видела их когти. Меня уже душили. Я чуть не обменяла свою жизнь на порошок. А ведь если выйти – тебе больше не будет больно, Кейт…
Сижу и не двигаюсь.
Нас затолкали обратно. Истерики, очередное видео на поломанном ноуте, странный торт (иронично, ага) на кухне, и «Дальше – хуже». Ладно. Плевать. Вокруг туман, сквозь него – боль, а дальше – песня Параши. Я продолжаю линию жизни… Тонким железом до точки пульса…
Я опять в темноте, а на моём рисунке – полоса света. Рисую Марго, тонкой чёрной ручкой, потому что эта женщина – чёрного цвета. Белая кожа – белая, как бумага, и сейчас не нужно показывать никаких теней, просто тонкая линия и мертвенная белизна.
Свободный, как мёртвый… Как мёртвый…
Спазм перехватывает горло. Плакать – стыдно, хотя меня не видно в полумраке, но слышно будет, наверняка. Бежать! Песня не отпускает. Смотри, мы уже потеряли тени… Беги, Кейт!!!
Бегу, когда кончается песня. Из зеркала смотрит моё зарёванное лицо, но иди к чёрту, истеричка, которая не смогла закончить свои страдания быстро! Почему ты не вышла к этим тварям, ты дура, дура!!!
Где бы я не был, где бы я не был… Иди на мой голос.