Мы сидим у пустого костра, в недвижной и мягкой черноте. Человек, который не умеет слушать, который живёт в своих песнях, и который не чувствует, когда они никому не нравятся. Он поёт, в каждой его песне - ответ на мой безмолвный вопрос. Невозможно запомнить тексты, который сменяют друг друга быстрым потоком, но каждый из них - про молодое безумие и дороги. А может, это только так кажется, как обычно.
Я решаю подарить ему песню в ответ. Единственную, которую получается петь более-менее сносно, и в которой тоже есть нерешимый вопрос. Пою чужим голосом, слышу себя и удивляюсь своему слишком взрослому голосу.
Человек пожимает плечами. Ему всё ясно, а я в очередной раз ошиблась с подарком.
Он глядит на меня и смеётся. А потом дарит стихотворение. И вот он не ошибается.
В южной местности гористой
на краю пустыни длинной
рассказали гитаристу
про старинные руины.
Рассказали — и гортанным
мёртвым именем назвали.
И ушёл он по барханам
к серым контурам развалин.
Брёл по зыби золотистой —
просто так, из любопытства
поглядеть и возвратиться.
Поглядел — не возвратился.
Он нашел меж серых склепов,
где кончался мёртвый город
оловянный серый слепок
с человеческого горла.
Там, в толпе цветасто-тесной,
там, за белой толщей праха,
кто-то пел не просто песню,
кто-то пел не просто правду.
Значит, слово било в сердце,
убивало, помыкало,
коль одно осталось средство —
ковшик жидкого металла.
Но не знал палач усердный,
запечатав глотку эту,
что отлил в металле сером
первый памятник поэту.
Храмы — рухнули. И ныне
равнодушно смотрят горы:
что осталось от твердыни?
Оловянный слепок с горла.
От прославленной столицы —
слиток серого металла.
Было страшно возвратиться,
страшно было взять гитару —
и начать, как начинали
до тебя, — отважно, скорбно,
точно зная, что в финале —
оловянный слепок с горла.
Е. Лукин.